 |
|
Go West!
 |
 |
 |
 |
 |
|
Продолжение, начало в № 4.
Германия
Машин было мало, и появлялись они, как правило, через одинаковые промежутки времени - как их пропускали на терминале. Подъезжая, притормаживали и, рассмотрев меня, снова набирали скорость. Одного взгляда на меня было достаточно, чтобы все понять. Пешком на автобане - запрещено! Ночью и вдали от городов - как минимум странно. К тому же вблизи границы! Немцы наверняка примут за поляка, захотевшего сытой немецкой жизни. Поляки - те просто промчатся мимо, не замечая меня и радуясь перспективе сытой немецкой жизни. А я так и буду торчать здесь до первых полицаев...
Наконец кто-то тормозит - метров на двадцать впереди, так что приходится догонять. Вылезает из машины, открывает багажник и торопит. Я со своим английским лезу договариваться, но оказывается, что зря: он поляк, он Болек, он женат на украинке и говорит по-русски. И живет при всем этом в Австрии, куда и направляется, то есть мне с ним ехать как минимум до Берлина. Разговорились о всякой всячине, в том числе о нелегальном пересечении границ. Болек оказался нелегалом со стажем. При совдепии, пока границы не открыли, это было в порядке вещей: Болек ходил в Германию с мелкой контрабандой или просто погулять на выходные. После девяносто первого он решил эмигрировать в Канаду, где и познакомился с нынешней женой. Затосковал по Европе и вернулся в Польшу, рассчитывая позже перебраться в Австрию. И перебрался, но много позже жены, так что еще долго ходил к ней в гости пешком через горы и с рюкзачком. А теперь ездит на новеньком "мерсе" с австрийскими номерами и с ностальгической ухмылкой вспоминает прошлое.
Часа через три мы уже подъезжали к Берлину, огороженному сплошным кольцом торговых центров и гипермаркетов почти как крепость. Это было первое впечатление. Мы обогнули Берлин по кольцевой и свернули в сторону Потсдама.
Впечатление номер два. На развилке Австрия-Кельн мы остановились у "Макдоналдса". Захожу в уборную, чтобы посмотреть, на что я стал похож за последние сутки, и натыкаюсь на старуху-уборщицу, которая тут же начинает материть меня на чем свет стоит на моем же родном языке, да еще и непонятно за что... Пришлось выйти, так и оставшись грязнулей. Странное постоянство: русских в своей поездке я встречаю только в сортирах. Что это - случайные совпадения или тенденция?
Болек угостил меня в "Макдоналдсе" и пригласил ехать с ним дальше - провести пару дней в его доме в горах, познакомиться с его женой. Я отказываюсь: до Кельна, где живет моя тетка, куда ближе. Тогда он дает мне пачку сигарет и десять марок с условием, что, когда я куплю свой "мерс", то тоже буду подвозить всяких оболтусов. Не вопрос! Мы расстаемся.
Следующие пару часов, пока темно, я меняю несколько машин, бесстыдно голосуя прямо на автобане. Немцы не боятся и останавливаются. Все они очень любезны, не знают ни русского, ни английского, но предлагают свои мобильники, чтобы я мог поговорить с родными. Я этим с удовольствием пользуюсь - делаю пару звонков в Москву и тетке - предупреждаю, что приеду через несколько часов (за это время я и рассчитывал преодолеть около шестисот оставшихся километров), после чего тетушка начинает прибирать дом к приезду любимого племянника. В какой-то момент светает, и последний драйвер забрасывает меня на небольшую стоянку, где кроме туалета и нескольких авто ничего больше нет. Здесь, по его мнению, я быстро найду попутку на запад.
Я вылез из машины и только тогда понял, какой собачий холод в этой их Германии. Обошел все припаркованные тачки - большинство водителей еще спали, кто-то вяло отнекивался, объясняя, что ему сворачивать на север - в Гамбург или Бремен. Я попробовал стопить, но днем это еще опаснее, чем ночью, - меня видно даже со встречной полосы, и любой полицейский патруль может прицепиться. Стратегия голосования на этом пятачке была примерно такой. Я занимал позицию у въезда в карман (типа я уже не на трассе, а на стоянке) и поднимал руку с вытянутым большим пальцем. При этом я улыбался как можно шире, вовсю излучая успех, и закрывал глаза - главным образом от страха, но и от пыли тоже. В конце концов я замерзал и шел греться в сортир, где включал кран и опускал руки под горячую воду, слушая при этом, как за стенкой ржут счастливые проснувшиеся ссущие немки. Потом второй круг - опрос проснувшихся и новоприбывших водил, матерщина, страусиное голосование на трассе и клозет. И так несколько раз, причем с каждым из них сортир и матерщина занимали все больше времени. Разговоры же шли исключительно на жестах и названиях городов. Но и язык - не главная проблема. Когда остановилась пара машин с хохлами, я, воодушевленный (братья-славяне!), бросился к ним с криками о помощи, и был облит в ответ гогочущим фрикативным презрением. Братья наверняка ехали за тачками, и как уж тут не поржать над москалем.
Между тем было уже около восьми утра, и я просто изнывал от холода и злобы. Теперь я уже слонялся по стоянке, без особой надежды обращаясь то к одним, то к другим водителям, и огрызался в ответ на их отказы. Хоть бы уже полиция, в самом деле... И тут, как по-щучьему веленью, сзади меня кто-то засигналил.
Моими "спасителями" оказалась пара жирных полицейских - мужчина и женщина, традиционный состав немецкого патруля. Проверив мои документы и покричав что-то в рацию, они объявили, что мы едем в Потсдам, и затиснули меня в машину. Оставалось опять смотреть в окно. Изредка от скуки я пытался заговаривать с ними, но это мне не удавалось, и приходилось довольствоваться вполне мирным хулиганством: орать пионерские песни, "Левый марш" Маяковского и что-то еще, от чего мой конвой приходил в бешенство, но сделать ничего не мог.
Часа через полтора мы приехали в участок, где меня обыскали и оставили ждать переводчика. Точнее, переводчицу, оказавшуюся казашкой бальзаковского возраста. Она с трудом справлялась с русским языком и вместе с полицаями никак не хотела поверить тому, что я не собираюсь оставаться в этой стране. Бедняги просто выбились из сил, пытаясь изобразить для протокола хоть какие-то объяснения моей поездки. После допроса меня повезли в суд. К тому моменту я уже плохо понимал, где нахожусь. Прошлую ночь я совсем не спал, а общение с тупой казашкой буквально вывело меня из себя (половину протокола она просто выдумала). Я решил, что лучше буду молчать. И я молчал, как Мцыри, уставившись мутным взглядом в окно, пока они вершили свое состряпанное наскоро правосудие. Лишь когда они объявили, что меня как нелегала отправляют в тюрьму, я вздрогнул.
Тюрьма
Местечко, в которое меня определили, находилось в небольшом городке Айзенхуттенштадт. Оно предназначалось исключительно для провинившихся иностранцев, которых в зависимости от решения суда ожидает или высылка из страны, или вид на жительство. По слухам, население этого городка более чем наполовину состояло из полицейских и обслуживающего персонала казенного заведения.
Территория тюрьмы напоминала огромный стадион. Мы проехали несколько ворот из металлической проволоки, последние из которых окружали сам корпус. Когда меня вывели, из окон правой половины корпуса потянулись руки и разноязычные женские вопли, мужская половина вела себя скромнее, я видел только лица, которые показались мне тогда очень, очень угрюмыми. Стало по-настоящему страшно.
Меня раздели и обыскали, заглянув даже в задницу, сфотографировали на полароид (я скорчил невероятную гримасу), спросили, хочу ли я есть (хочу!), дали белье, зубную щетку, пасту, бритву и прочее и повели наверх.
И тут все мои страхи поплыли к чертям. Едва я вошел в камеру (уместнее было бы назвать ее номером), то увидел, что там собралась чуть ли не половина заключенных всего этажа, которые пришли просто познакомиться со мной. Вместо вонючего клоповника я попал на новоселье, вместо агрессии меня встретило радушие, вместо грязи - почти уютная двухместная комната. Некоторое время я стоял пораженный, ничего не понимая, и тупо кивал на приветствия. Потом оттаял и начал знакомиться, попутно расставаясь с последними сигаретами.
Большинство парней были из стран бывшего Союза, остальные - из Африки, Сербии, Турции. Мой новый сосед - бритоголовый, обнаженный по пояс великан, оказался литовцем, звали его Андрей. У него было непропорциональное тело наркомана и целая коллекция широких шрамов. Андрей сидел здесь уже три месяца за какую-то ерундовую кражу в косметическом магазине и ужасно злился из-за этого. По его словам, он был профессиональным вором, "гастролировавшим" с артелью приятелей по Западной Германии, промышляя в бутиках и магазинах электроники, а также автоугонами. Парень оказался фанатиком-полиглотом, изучающим подряд все языки (за прошлый срок - еще в Литве - он освоил английский и французский, теперь же набросился на немецкий). В тюрьме он стал для меня чем-то вроде крестного отца, защищал от нападок пары чеченцев, которым не нравилось мое происхождение.
Если говорить о распорядке тюремной жизни, то он располагал к полнейшему безделью. Работой нас не утруждали, с самого утра и до вечера мы были предоставлены сами себе, но выбор действий при этом был весьма ограничен. Я лез от этого на стенку и, перечитав в который раз чеховские рассказы, взятые с собой для подготовки к абитуре, вошел в местную советскую сборную по настольному теннису и часами торчал в спортзале (мы громили в пух и прах Турцию и Восточную Европу, но при этом всухую проигрывали африканцам).
Каждый день перед обедом нас выпускали на часовую прогулку на улицу - в коробку из стальной проволочной решетки, напоминающую школьную площадку для футбола. В течение положенного времени, чаще всего под дождем, мы нарезали круги или гоняли мяч. Иногда от скуки мы забрасывали этот самый мяч в колючую спираль, навешенную поверх ограждения, от чего сразу же срабатывала сигнализация. Такое вот развлечение. После окончания прогулки мы со смаком наблюдали из окон, как жирные "боссы" карабкаются по лестницам, чтобы достать его. "Боссами" мы звали охранников за логотип BOSS, вышитый на их бомберах (не тот, который HUGO, а который занимается проблемой нелегальных беженцев).
Вообще, охранники - это отдельная тема. Один из них, мужик лет пятидесяти с наколками типичного русского зека (синие грудастые русалки и Энгельс) очень любил вспоминать, как он лет десять тому назад служил в разведке Восточной Германии и сотрудничал с Путиным. Он жаловался на объединение Германии, из-за которого он потерял свою "благородную" работу, матерился по-русски и рассказывал похабные анекдоты. Другие "боссы" были мало чем примечательны, они выполняли свою работу угрюмо или с излишним азартом; изредка позволяли себе агрессию по отношению к туркам и неграм. Один из наиболее буйных черных парней за попытку суицида был посажен в отдельную камеру, которая находилась как раз ниже этажом. До этого он уже успел порядочно выучить русский, что позволяло ему по ночам жалобно клянчить у нас с Андреем сигареты. Мы спускали их ему на самодельном лифте из свернутой туалетной бумаги, и он столь же жалобно благодарил нас.
Раз в неделю каждый заключенный получает от правительства Германии деньги на личные расходы. Эти четырнадцать марок можно потратить тут же в местной лавочке, по телефону (в коридоре стоял монетный таксофон, способный принимать входящие звонки) или, на худой конец, в автомате с сигаретами (одна пачка - шесть марок). Лавочка открывалась два раза в неделю, и в ней продавались главным образом сладости, табак и предметы гигиены. По желанию можно заказать что угодно - вплоть до парфюма или одежды, чем многие и пользовались, если позволяли средства. Другой способ связи с внешним миром - встреча с посетителями - был разрешен каждый день с двух до трех часов дня. При этом заключенным, у которых в женской половине корпуса сидела жена или девушка, приходилось довольствоваться лишь этим временем и без всякого интима. Разумеется, в мужском обществе, надолго освобожденном от встреч с женщинами, развивается полное освобождение от каких-либо комплексов. Нормальной ситуацией было лежать по нескольку часов перед телевизором и щелкать пультом в поисках клипов с бабами. Подобное видео принято было смотреть большой компанией, со смачным обсуждением, или в одиночку - угрюмо мастурбируя. О порноканалах не было и речи, и как только должен был начаться хоть какой-нибудь мало-мальски эротический фильм, канал, транслировавший его, сразу блокировался. Это заставляло думать, что существует некий работник, осуществляющий контроль за нравственностью, и парни ненавидели его всеми своими яйцами.
С отсутствием остальных прелестей "материковой" жизни каждый справлялся как мог. Молдаване гнали сивуху и простоквашу из соков и молока в пакетиках. "Боссы" редко заходили в наши камеры, и даже если бы они и увидели батарею, уставленную от стенки до стенки закваской, им понадобилось бы очень много времени, чтобы хоть как-то объяснить себе это явление. Пару раз мы с Андреем укуривались ганжей, которую ему приносили в пластиковой бутылке из-под шампуня кореша-коллеги, буквально в пяти шагах от охранников.
Большинство парней сидевших со мной в Айзенхуттенштадт, рассчитывали получить вид на жительство или "справку бомжа", позволяющую беспрепятственно шляться по всей стране и лишь изредка наведываться в полицейское отделение для перерегистрации. В основном они были взяты на нелегальной работе без каких-либо документов, и это сильно усложняло депортацию, поскольку для высылки необходимо было получить подтверждение из их страны об их фактическом существовании. Зная это, мои приятели либо упорно молчали, рассчитывая путем тупой отсидки достать немецкое правительство и вынудить его на амнистию, либо сознательно путали карты, придумывая себе гражданство и имя. В этом случае никакие проверки результата не приносили. Мой сосед таким образом косил под чеченца и объяснял свое бегство из Чечни нежеланием участвовать в войне. При этом ему приходилось в подробностях изучать топографию Грозного, откуда он якобы родом, поскольку немцы, желая изобличить таких молодцев, приглашали сведущих людей и устраивали с их помощью экзамен.
В отношении меня все было довольно просто. Я был пойман с документами, и самое большее, что мне грозило, - это две недели беспрерывной игры в настольный теннис. Однако Германия решила, что и этого удовольствия будет многовато, и уже через неделю за мной приехала машина, которая отвезла меня в аэропорт. Еще несколько часов спустя я уже летел в компании с молдавской проституткой в Москву, напивался "Хванчкарой" и "Мертесом" и вспоминал последние кадры "Брата-2".
Тем же вечером я сидел в "Пирогах" и рассказывал свою Одиссею приятелям, не будучи при этом совершенно уверенным в ее правдоподобности. Что поделать, не привык я встречать день в тюрьме одной страны, а провожать его - в кафе другой. Чертовщина какая-то.
|
|
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
 |
 |
|
|
|
