Страсть и отвращение в кинематографе

	Кино, будучи самым массовым из имеющихся в нашем распоряжении искусств, обречено на то, чтобы вечно стоять на переднем крае борьбы с тезисом: искусство должно быть приятно народу. Эта проблема, в сущности, является более объемной. 0на связана с местом досуга в жизни современного человека и с идеей о том, что в свободное от работы на чье-то благо время он должен отдыхать телом, мыслями и душой. Даже малые дети знают сегодня, что, хорошо потрудившись, человек имеет право развлечься, а тот факт, что искусство у нас безусловно воспринимается как развлечение, приводит к очевидным и печальным последствиям: его место отныне в разделе "Досуг", по соседству с "белокурыми бестиями" и "восточными изюминками". Между тем человек, пребывая в спокойном и расслабленном состоянии, не расположен ни серьезно думать, ни глубоко чувствовать. Для того чтобы это произошло, человеку необходимо неудобство. Хитроумный детектив или слезливая мелодрама неспособны вывести нас из состояния покоя - все, что в них содержится, остается в переделах нормы, не затрагивая основ нашего существования. Задача же искусства заключается в том, чтобы лишить нас равновесия. Именно поэтому современный кинематограф так часто пытается шокировать. Это не стремление быть оригинальным и не попытка удовлетворить тягу человека к безопасным острым ощущением - с этой задачей вполне справляются триллеры и фильмы ужасов. При этом ничего действительно отвратительного там как раз не бывает - ни вываливающихся из живота внутренностей, ни липких мозгов на асфальте. Все пристойно и конвенционально. Именно в прогрессивном фестивальном кино есть конкретное воплощение идеи о том, что зритель в зале не должен испытывать удовольствия. Чтобы человек сделал шаг вперед, его следует раскачать. Оргазм и боль. Счастье и горе. Восхищение и отвращение. Придя в кино и испытав эстетический шок, ты становишься более гибким и восприимчивым. Когда нарушены все табу, тебе приходится искать новую точку опоры - свою собственную. Здесь и находится источник той странной жестокости, которая охватила в последние годы кинематограф. В "Пианистке" Михаэля Хайнеке героиня режет влагалище бритвой, в "Острове" Ким Ки-Дука - засовывает туда рыболовные крючки. Молодые девушки в зрительном зале падают в обморок, пожилые мужчины умирают от разрыва сердца. Все остальные с омерзением смотрят на попкорн в руках и задумываются о смысле жизни. Смаковать подобные сцены человеку без ярко выраженных патологий невозможно. Все это находится слишком далеко за гранью. Даже режиссеров сложно обвинять в садистских наклонностях и пропаганде насилия: при желании эти сцены можно было бы сделать гораздо более эффектными, но как раз подобного желания у них и нет. Они не хотят доставить зрителю удовольствие подобными сценами - они всего лишь хотят на время лишить его точки опоры. Заставить человека испытать отвращение - верный способ продемонстрировать ненормальность происходящего, раздвинуть границы восприятия и показать, что мир шире и глубже, чем кажется. Увлечение патологией у таких режиссеров, как Линч или Кроненберг, имеет в основе именно это желание. Оно заставляет нас, несмотря на отвращение, вглядываться в чудовищные кадры: мы хотим узнать больше, чего бы это нам ни стоило. Нарушение табу делает пространство жизни больше. Не случайно отвращение у нас вызывает лишь живое или что-то, что недавно было живым, - неорганический мир неспособен нас шокировать. Вместе с тем все эти режиссеры идут по пути наименьшего сопротивления. Совершенная красота способна вызвать такой же эстетический шок, как и абсолютное уродство, однако показать ее гораздо сложнее. В этом смысле безобразие в кино всегда является символом красоты. Я не говорю уже о том, что и то и другое в своих идеальных проявлениях находится настолько далеко от нас, что должно совпадать где-то в бесконечности, подобно тому, как Жан Жене в четвертой части киносериала делает "чужих" одновременно отталкивающими и прекрасными. "Ганнибал" провалился именно потому, что Ридли Скотт оказался не в состоянии показать нам "мир по Лектеру", где отвращение соседствует с очарованием, а убийство превращается в искусство. Для голливудского блокбастера он был слишком чудовищным, для попытки показать другую реальность - слишком предсказуемым. Поедание персонажем собственных мозгов выглядело самоцелью, а не средством рассказать о чем-то большем - зритель лишался удовольствия, не получая ничего взамен: театр закрывается, нас всех тошнит. В целом кино может быть крайне отвратительной штукой, однако прежде чем восхищаться или возмущаться очередными выдавленными глазами и выеденным пупком, подумай о том, зачем это тебе показывают: вопрос допустимого и запрещенного в искусстве - это всегда вопрос "зачем?", а вовсе не "что?". И еще: не надо ходить в кино, чтобы получать удовольствие. Пожалуйста.