Дональд Дак против Гитлера

	Готтфрид Хельнвайн (р. 1948) - один из самых известных художников современности, мастер, "зацикленный" на изображении забинтованных маленьких девочек и суровых офицеров СС, безжалостный психоаналитик коллективного бессознательного австрийской нации, портретист, собравший коллекцию злодеев и гениев двадцатого века, специалист по садомазохизму, мумификатор, провокатор, не устающий напоминать всему миру об ужасах нацизма, предположительно сайентолог, предположительно гений - рассказывает журналу Faкел о своем прошлом и настоящем. Faкeл: Кто для вас важнее, Адольф Гитлер или Дональд Дак? Gottfried Helnwein: Конечно, Дональд Дак. Встреча с этим персонажем в возрасте четырех лет была моей первой встречей с великим искусством. Я родился в Вене, оккупированной советскими войсками, сразу после окончания войны. Кругом разбомбленные дома, врослые казались мне разбитыми и угнетенными. Не помню, чтобы в раннем детстве кто-то пел или смеялся. Мир вокруг меня казался немым черно-белым кино в замедленной перемотке. Я чувствовал себя так, будто приземлился на чужой планете, в мире, которому не принадлежу. Однажды вернувшийся с работы отец бросил на пол передо мной едва ли не первый немецкий перевод комиксов о Дональде Даке. Открыв эту первую в моей жизни книгу комиксов, я открыл дверь в реальный мир. Робко вошел. Я чувствовал себя так, как человек, переживший взрыв на шахте. После долгого пребывания в темноте между жизнью и смертью я вошел в яркий свет Дакбурга, и мои глаза, не привыкшие к такому яркому свету, наполнились слезами. Я глубоко вздохнул, и мои пропыленные легкие наполнились свежим воздухом. В этом мире все снова обрело свой смысл: люди снова выглядели нормально, у них были желтые утиные клювы или собачьи морды, и каждого из них можно было безо всякого вреда для их здоровья продырявить пулями или раскатать в лепешку гигантским катком. Это был мир красок, скорости, приключений, магии и удивления. Я никогда не отступал назад, в чистилище так называемого "реального мира", и с тех пор Дональд Дак стал для меня неограниченным источником вдохновения. F.: Чем бы занимался Готтфрид Хельнвайн, если бы жил в чуть более гуманном, справедливом мире, где никогда не было нацизма, ужасных медицинских инструментов и культовых фигур? GH: Мир должен быть гораздо более гуманным. Он точно стал бы лучше, если бы не было нацизма (а также империализма, тоталитарных государств и всего прочего). Я не имею ничего против медицинских инструментов, до тех пор пока их не используют для того, чтобы пытать людей. Я думаю, что "культовые фигуры" нужны до тех пор, пока они могут быть источником вдохновения (Элвис, Леннон, Ганди, Дональд Дак, Шекспир, Берроуз, Булгаков, Хендрикс, Рембо, По, Бах, Моцарт, Боб Дилан, Кейт Ричардс, Том Вейтс, Брайан Уилсон и так далее), но, конечно, жизнь была бы гораздо лучше, если бы никогда не было деструктивных "культовых фигур" вроде Гитлера, Сталина, Пол Пота, МакКарти, МакДональдса, Эдгара Гувера и так далее. Чем бы я занимался? Тем же, чем и сейчас. Я бы рисовал, фотографировал и писал. F.: Однажды вы сказали, что страдание не заметно, потому что его заслоняет оптимистическая пропаганда. Что вы имели в виду? GH: На Западе каждый человек подвергается воздействию постоянно идущей пропагандистской кампании. Тебя убеждают в том, что жизнь прекрасна до тех пор, пока ты все время пьешь кока-колу, водишь крутую машину, покупаешь много прекрасных вещей, занимаешься сексом с кем-то красивым. Если у тебя появляется проблема, обратись в клинику пластической хирургии и выпей таблеточку антидепрессанта рrozak или еще какой-нибудь гадости, которая сделает тебя вечно счастливым. В рамках этой концепции ты не сталкиваешься с несправедливостью и страданием и не пытаешься создать лучший мир или лучшее общество, потому что химическая индустрия сама обо всем этом позаботится. F.: Один из арткритиков сказал, что в случае Хельнвайна медицинские бандажи и хирургические инструменты символизируют безликость человека в массовом обществе: личность превращается в мумифицированное Ничто, вытащенное из египетского саркофага или доставленное прямо с операционного стола. Вы согласны с этой интерпретацией? GH: Да, это хорошая интрепретация, но она описывает только один аспект моей работы. Я думаю, что любое серьезное произведение искусства имеет несколько смысловых пластов и множество возможных интерпретаций. Я видел совершенно различные реакции людей на одно и то же произведение искусства, и каждая из этих реакций - часть правды. Великое произведение искусства всегда запускает различные эмоции, чувства и ассоциации у разных людей. Каждый придет к каким-то своим выводам. F.: В какой-то момент казалось, что вы полностью переключились на фотографирование культовых фигур современной культуры. Что это - способ самому стать культовой фигурой за счет других идолов? GH: Нет. F.: Мне очень нравятся ваши фотографии Уильяма Берроуза. Почему он вам интересен? GH: Мне нравится то, как он общался с людьми, и то, как он жил. Берроуз был свободолюбивым человеком, который упорно отстаивал свое право на мятеж и защищал от нападок свою собственную реальность. Им не удалось его подчинить? F.: Кому им? Ясно ведь, что вы тоже против "них"... GH: Я говорю о воинствующей посредственности, эстеблишменте, конформистах, правительстве, секретных службах и так далее... F.: Кстати, о культовых фигурах. Почему Мухаммед Али появился в документальном фильме о Готтфриде Хельнвайне? Что он там делает? GH: Я всегда восхищался Мухаммедом Али и даже назвал своего второго сына в его честь. В фильме Али позирует мне для портретной фотосессии, а затем немного боксирует с Али-младшим, которому тогда было три года. F.: Что вам снится? Есть ли какой-то особо запомнившийся сон? GH: Один сон преследует меня с детства и повторяется в бесконечных вариациях. В конце концов весь мир перешел под окончательный контроль диктатуры. Я последний, кто не сдался, я постоянно в бегах, меня преследует тайная полиция (что-то вроде гестапо или КГБ), я нахожусь в темном и враждебном городе, где есть разные секретные тоннели к проходу. Я бегу, ныряю из стороны в сторону, прыгаю, ползу на четвереньках, пытаюсь спрятаться, но, что бы я ни делал, они не отстают. Им никогда не удается меня схватить, потому что, когда они зажимают меня в угол и пытаются схватить, я всегда просыпаюсь. F.: По-вашему, что такое "современное искусство"? GH: Хренова туча "интеллектуального" коммерческого говна, но, слава богу, также несколько странных, возбуждающих, удивляющих, сумасшедших независимых художников. F.: Например? GH: Фрэнсис Бэкон (Francis Bacon), Роберт Крамб (Robert Crumb), Бальтус (Balthus), Чак Клоуз (Chuck Close), Уолт Дисней (Walt Disney), Карл Баркс (Carl Barks), Марк Тамси (Marc Tamsey) и так далее. F.: Как вы считаете, "современное искусство" обязательно должно шокировать? GH: Я не знаю, что в "современном искусстве" такого шокирующего. Искусство никогда не было столь же скучным и посредственным, как 90% той фигни, которая подается в музеях под видом официального и актуального искусства. Может быть, в будущем ситуация изменится и искусство снова станет брать за душу, вдохновлять, удивлять, развлекать и заставлять сомневаться. F.: Это определение полностью подходит для кинематографа. Я говорю о теории саспенса, о стремлении к яркости, четкости, о сильном эмоциональном воздействии и так далее. Значит ли это, что вы пытаетесь быть кинематографичным? GH: Я не пытаюсь быть каким-то. Но на мой взгляд, искусство (прошлое или современное, будь то музыка, кино, рисование, литература или архитектура) должно суметь затронуть душу, воодушевить, испугать, изменить, вселить вдохновение в человека и приподнять его над действительностью. Настоящие художники всегда это знали и создавали произведения искусства, которые до той или иной степени вдохновляли людей. Но в ХХ веке появилось Братство Экспертов (прежде всего критиков), которые сами ничего создать не могут, зато "знают все" об искусстве. Сейчас они пытаются контролировать искусство и диктовать художникам, что они должны делать, а что нет. F.: Что вы чувствуете тогда, когда ваши работы пытаются уничтожить (порезать, порвать и так далее)? GH: Это происходит только тогда, когда я выставляю свои работы прямо на улицах. На моей памяти такое случалось нескольно раз. Но ведь это часть целого. Марсель Дюшан однажды сказал: "Искусство - это двойственный продукт: 50% этого продукта - вклад художника, 50% - вклад публики". Я с уважением отношусь к любой реакции публики и считаю вандализм вполне оправданным ответом в диалоге публики с художником.