Гражданин Орсон Уэллс

	Джордж Орсон Уэллс (George Orson Wells) (1915-1985) - режиссер и актер театра, радио и телевидения, журналист и писатель, поэт и чтец, живописец, снискал славу именно как кинематографист, выступая в своих фильмах сценаристом и художником-постановщиком, а также исполнителем главных ролей. Представляем вам запсиь его радиопередачи "От первого лица единственного числа". Мое имя всегда упоминается одним из первых в списке крупнейших режиссеров, но редко - самым первым. Меня зовут Орсон Уэллс. Я ставлю пьесы на Бродвее. Я работаю в театре и кино как актер и как режиссер. Я сочиняю и осуществляю радиопостановки. Я играю на рояле и скрипке. Умею писать картины и рисовать. Я опубликовал также несколько книг, в том числе два романа. Иногда мне случалось выступать в амплуа фокусника и диск-жокея. Я родился 6 мая 1915 года в маленьком городке Кеноша, штат Висконсин. Мой отец был изобретателем самоучкой, он смастерил механическую посудомойку, которая разбивала тарелки на мелкие кусочки. Моя мать, женщина редкой красоты, занималась политикой, была чемпионом по стрельбе из винтовки и очень талантливой пианисткой. Ребенком я был ужасным - молодой вундеркинд музыкант, ставящий спектакль в своем собственном игрушечном кукольном театре и читающий наизусть всего Шекспира. Еще я терзал фортепьяно и скрипку. Моя мать умерла, когда мне было восемь лет, и я больше не играл, во всяком случае на музыкальных инструментах. На вопрос: "Чем ты собираешься заниматься по окончании школы?" - у меня был убедительный и правдивый ответ: я хотел быть художником и более никем. В возрасте 15 лет я отправился в Ирландию, чтобы заниматься живописью. Мой отец только что умер, разорившись во время кризиса. У меня было около двухсот долларов, на которые я купил билет третьего класса, только в один конец. Я высадился в Голуэе по вине завораживающей красоты заката. Истратив почти полностью остаток своих капиталов на покупку осла, несколько дней я провел в попытках описать Ирландию, ночуя под повозкой. Когда я добрался до Дублина, у меня в кармане осталось всего несколько шиллингов. Я потратил их на хороший ужин и билет на спектакль театра "Гейт". Я попросил у них работы, сказал, что был знаменитостью на Бродвее и что мне хотелось бы на время, ради собственного развлечения, сыграть в нескольких спектаклях в качестве почетного гостя. Директор театра сразу дал мне главные роли. В театре "Гейт" я в первый раз столкнулся со зрителем как профессиональный актер. В добром старом Дублине премьеры часто кончаются избиением. Мой дебют (я играл распутного и развращенного герцога) не прошел без накладок: в ответственный момент в ножнах застрял меч. Мой грозный крик превратился в трель мальчишеского сопрано. Чтобы исправить ситуацию, я, как самоубийца, бросился вниз с высоты ступенек, ведущих к трону. Я чуть было не разбился, но никогда не слышал таких оваций. В семнадцать я жил в Севилье и писал детективы. Я заразился корридой и пробовал себя тореадором. В испанских афишах меня называли Американцем. В апреле 36-го я поставил спектакль "Макбет" в старом гарлемском театре "Лафайет". Действие трагедии мы перенесли на Гаити, все роли исполняли негры, а место ведьм заняли жрецы культа вуду. Эти служители были вывезены нами специально из Африки. Некоторые из них отказывались говорить, их общение с окружающими ограничивалось барабанным боем. Вскоре по всему Гарлему распространилась легенда, что коснуться этих барабанов означало умереть. Один несчастный рабочий дотронулся до одного из барабанов и вскоре упал с лестницы и сломал себе шею. Я думал, что это случайное совпадение, тем не менее к таинственным африканским барабанщикам стал относиться с крайним уважением. После премьеры "Макбета" Перси Хеммонд, влиятельный театральный критик в своей заметке утверждал, что неграм нужно запретить участвовать в спектаклях на сюжеты европейской классики. Я разрешил барабанщикам наслать порчу на мистера Хеммонда, и в тот вечер барабаны бешенствовали более чем обычно. Наутро из газет я узнал, что бедняга умер в собственной квартире. Я организовал собственный театр на Бродвее. Он назывался "Меркурий" и соседствовал с "Груп-театр" (официальным театром левых). В то время я работал на радио и зарабатывал по три тысячи долларов в неделю, две из них я тратил на поддержание театра. Мой театр вольно обращался с классикой. Например, шекспировского "Юлия Цезаря" мы исполнили как яростный антифашистский памфлет. Нам не нужны были зрители, приносящие с собой вязание. Я всегда хотел работать на радио. В то время, когда люди еще не знали телевизоров, радио было не просто шумом, доносящимся из чьего-то кармана, это был голос авторитета. Я полагал, что пришло время использовать этот авторитетный голос. 30 октября в канун Дня всех святых я сообщил, что марсиане приземлились в штате Нью-Джерси и начали захват территорий. Это была всего лишь радиопостановка "Борьбы миров" Герберта Уэллса, но люди начисто забыли, что это был за день. Мой знакомый отлично имитировал голос Рузвельта. Он призвал американцев оставаться сплоченными и не впадать в панику, тысячи людей бросились на улицу. Многие из них по каким-то невообразимым причинам обмотали головы полотенцами. На кой черт им понадобились полотенца, я до сих пор не могу понять. Я уверен, что фантастические слухи о летающих тарелках, распространившиеся по всему миру, родились после той самой радиопередачи. Мой первый фильм? Многие считают, что он автобиографичен. Вовсе нет. Кейн родился бедным. Я же обеднел как раз к тому возрасту, когда Кейн унаследовал свое состояние. Мне кажется, что Кейн - отвратительная фигура, но как человеку я ему симпатизирую. Мою картину пытались запретить из-за сходства некоторых эпизодов с фактами биографии карьериста Уильяма Рэндольфа Херста. На мое имя был наложен запрет во всех газетах его концерна. Всем нововведениям своего первого фильма я обязан исключительно собственному невежеству. Когда мне говорили, что это сделать невозможно, я не мог понять почему. Вместе с оператором нам пришлось выдумывать специальные линзы - тогда таких ни у кого не было. Все актеры, участвующие в фильме, были из моего театра "Меркурий", до той поры никто из них не работал в кино. Но я не мог работать со старыми киноактерами, их раздражало бы, что я новичок, и это испортило бы фильм. Недавно 4500 членов американской Гильдии сценаристов признали мой сценарий "Кейна" лучшим из когда-либо написанных. Вообще этот сценарий мы писали вчетвером, помимо Германа Манкевича (это его затея с "бутоном розы"), принимали участие Джозеф Коттен и Джон Хаузмен. Хотя кого это волнует. Моя вторая работа ("Великолепные Эмберсоны") была безжалостно искалечена продюсерами в мое отсутствие. Мне не дали завершить картину "Все это правда", гигантский документальный фильм о карнавале в Рио. Один из моих голливудских коллег сделал со мной фильм о бедном мальчике и его быке. Первоначально это был один из трех эпизодов фильма "Все это правда". Сценарий его был написан Робертом Флаэрти. У нас украли абсолютно весь сюжет и переделали на свой лад. Когда этому фильму присудили премию "Оскар" за оригинальный сценарий, некому было его получать. Флаэрти уже умер, а обо мне в Голливуде никто и слышать не желал. Я готовил очень зрелищное театральное представление "Вокруг света в 80 дней", но внезапно разорился наш продюсер. В день премьеры я не мог получить костюмы из камеры хранения, так как мы задолжали 50 тысяч долларов. Я позвонил директору фирмы "Коламбия" и сказал, что у меня есть для него отличный сюжет, если он немедленно вышлет необходимую сумму в качестве аванса. Он спросил, что за сюжет. Звонил я из театра, рядом с телефоном лежало несколько карманных книг, и я ему дал название одной из них: "Леди из Шанхая". Через час я получил деньги. В самолете я прочел книгу - она была отвратительна. Но световые эффекты и барочный стиль операторской работы с лихвой возместили невнятный сюжет картины. Фильм обошелся в два миллиона долларов вместо первоначально предполагавшихся трехсот пятидесяти тысяч. После просмотра фильма директор "Коламбии" пришел в ужас. Голливуд - позолоченное предместье, очень удобное для игроков в гольф, садовников, посредственностей и самодовольных кинозвезд. Я ни то, ни другое, ни третье. Картина "Макбет" была снята за 23 дня, включая один день пересъемок. Любой, кто хоть что-то знает о кинопроизводстве, поймет, что это более чем быстро. Я надеялся, что фильм получится хорошим и он поможет другим кинематографистам решиться снимать ленты на сложные темы в более сжатые сроки. К сожалению, ни один критик в мире не похвалил меня за скорость. Конечно, они были правы, но никто не хотел давать мне и гроша на один лишний день съемок. Другой претензией к фильму был шотландский акцент моих актеров. Было бы куда лучше, если бы критики приходили не на премьеры, а на последнее представление, чтобы иметь возможность полностью использовать свои несомненные способности к похоронным речам. Я никогда не спорю с газетчиками, как бы жестоко они со мной ни расправлялись, - это все равно, что спорить с судьей во время футбольного матча. Вас могут удалить с поля, если вы что-то ответите. Французские интеллектуалы обозвали меня фашистом! Идиоты! Они принимают мою актерскую внешность за мои авторские убеждения. Но моя внешность не позволяет мне играть другие роли. Никто не поверил бы в беззащитного и униженного героя, если бы его играл я. Я принимал активное участие в предвыборной кампании Рузвельта. Естественно, у меня появилось много недоброжелателей. Спасибо сенатору Маккарти и его приспешникам. Благодаря их антикоммунистической травле мне не давали снимать фильмы на протяжении 10 лет. В 1958 обо мне снова вспомнили в Голливуде. В те времена кинопромышленность переживала тотальный кризис. Мой восьмой фильм "Печать зла" ставился по третьесортному детективу о полицейском произволе. Всякий раз, когда я пытался переработать сценарий, мне приходилось идти на конфликт с продюсерами. В который раз мне не позволили собственноручно провести монтаж. И все-таки я вставил в концовку сцену, где полисмен фабрикует улики. Фильм вышел на экраны при полном отсутствии рекламы и провалился в Америке. В этом же году в Брюсселе на Всемирной выставке он получил гран-при и с триумфом прошелся по Европе. Я думаю, что кино умирает. Но я не думаю, что оно долго останется мертвым. Оно подобно театру, который все время умирает, но никогда не погибает полностью. Это как времена года - есть лето, есть весна и зима. Ныне наступила осень кинематографа. Я очень плохой зритель, и мне жаль, что я вынужден в этом признаться. Я люблю кино только когда снимаю сам. Я никогда бы не стал играть в собственном фильме второстепенную роль. Мне кажется несправедливым утверждение, что я использую камеру для самопоказа. Просто я не стесняюсь камеры, насилую ее, использую до полного износа, потому что она всего лишь поганый механизм. А имеет значение только поэзия. Я считаю кино искусством поэтическим. Поэтому основное для меня монтаж. Зрительная сторона фильма - ключ к поэзии. Не может быть изображения, которое бы оправдывало самое себя, не имеет значения, насколько оно само по себе прекрасно, потрясающе, ужасающе, нежно... Оно ничего не значит, пока не становится необходимым условием поэтичности. От поэзии волосы встают дыбом, она - производная воображения. А это и есть задача режиссера - оставить место воображению. Как-то я спросил Кокто, что он думает о широком экране, он ответил: "Когда я буду писать свое следующие стихотворение, я возьму широкую полосу бумаги". Мы должны прекратить обо всем думать технически. Все новые технические приемы выражают один и тот же страх: потерю доверия к кино как таковому. Все технические ухищрения - результат одной и той же бешеной борьбы с целью околдовать зрителя, подавить его. В 1962-м я снимал "Процесс" по Кафке. Из-за нехватки денег нас выкинули со студии Булонь, мы потеряли съемочную площадку. Той же ночью я стоял на балконе и наблюдал за полной луной. Деревья парка Тюильри мешали мне ее хорошо рассмотреть, а та, как назло, не двигалась. Я забрался на крышу гостиницы. Присмотрелся. Оказалось, что это не луна, а циферблат часов недействующего вокзала Орсе. В ту же ночь я пошел и проверил пустующее здание. Гигантские потолки с провалами, длинные ужасные коридоры, пыльные решетки, грязь, разложения - это то, что мне было нужно. Теперь там открыли музей, гордость французов, где висят картины Моне, Каро и Ван Гога. Никому и в голову не придет, что раньше там была свалка. В 1965-м английский академический журнал "Сайт энд Саунд" в лице Уильяма Пехтера утверждал, что хуже моего фильма "Процесс" в кино никогда не создавалось. Это маститый критик еще не видел фильмов Эда Вуда. Я хотел экранизировать "Преступление и наказание" Достоевского, но оказалось, что я слишком люблю книгу. Идея удовлетвориться простой иллюстрацией меня не устраивала. Я считаю, что или надо сказать о книге что-то новое, или ее не касаться. Самая большая ошибка заключается в том, что многие рассматривают фильмы в первую очередь как форму развлечения. Кинематограф - величайшее средство общения между людьми, обмена идеями и информацией. Отнюдь не лучшее кино развлекательное, как не лучшая литература легкий романчик. Все отрицают, что я гений, но ведь никто меня им не называл. В словаре Голливуда гений - это человек, который уже мертв и совершенно бесполезен.